Сирийское арабское информационное агентство САНА Сирийское арабское информационное агентство САНА
Related Articles
Дамаск – САНА
28-11-2019
Президент САР Башшар Аль-Асад в интервью французскому журналу «Пари-матч» заявил, что война против терроризма в Сирии пока не окончена, несмотря на достигнутый прогресс; терроризм еще существует в северных районах страны, продолжается поддержка террористов Турцией, США, Великобританией и Францией.
Президент назвал присутствие на территории Сирии французских вооруженных сил без согласия ее правительства «оккупацией и одной из форм терроризма», подчеркнув, что правительство Франции должно вернуться к международным законам и прекратить поддержку всего, что способствует усилению кровопролития, убийств и страданий в Сирии.
Президент подтвердил, что не существует никакого сотрудничества между Сирией и Соединенными Штатами в чем бы то ни было, поскольку невозможно сотрудничать в борьбе с терроризмом с тем, кто его поддерживает. Он сказал: «Буш под лозунгом “демократии” убил 1,5 млн иракцев, Саркози под лозунгом “свободы ливийскому народу” участвовал в убийстве сотен тысяч ливийцев, а сегодня нарушают международное право Франция, Великобритания и США под лозунгом поддержки курдов, которые являются неотъемлемой частью сирийского народа».
Президент Аль-Асад отметил, что каждый террорист, который находится в районах, подконтрольных сирийскому государству, подпадает под действие его законодательства. Эрдоган пытается шантажировать Европу возвращением террористов в свои страны, это аморально, считает сирийский лидер.
Полный текст интервью:
Вопрос 1:
Доброе утро! Наша последняя встреча была 5 лет назад, а именно в ноябре 2014 года. Тогда ваше правительство контролировало лишь треть страны. Сегодня ваша армия вернулась в пограничные с Турцией районы. Вы чувствуете, что победили в этой войне?
Президент:
Хотел бы уточнить, что это не моя война, чтобы выигрывать или проигрывать. На Западе пытались создать представление, что это война президента, который хочет удержаться на своем посту. Но это лишь интерпретация. Идет война национальная, война сирийцев против терроризма. Вы верно сказали, что мы с того времени далеко продвинулись вперед, но это не значит, что мы победили. Мы победим, когда с терроризмом будет покончено. Но он до сих пор существует в северных районах, а опаснее всего – то, что поддержка терроризма продолжается Турцией и западными странами, в основном США, Великобританией и Францией. Поэтому о победе говорить пока рано.
Вопрос 2:
Вы действительно полагаете, что Франция продолжает поддержку терроризма?
Президент:
Конечно. На предыдущих этапах они поставляли оружие. Не знаю, произошло ли существенное изменение в этом вопросе за последние месяцы или год, сейчас у нас таких данных нет. Но давайте посмотрим на вещи в целом: когда в Сирию без приглашения ее законного правительства прибывают французские силы, то это оккупация. Между поддержкой терроризма и направлением вооруженных сил для оккупации другой страны нет большой разницы, это одно и то же, но под разными названиями.
Журналист:
Но французы же прибыли, чтобы поддержать курдов, которые воюют против ДАИШ, ведь в этом состояла их задача.
Президент:
Можем ли мы направить сирийские вооруженные силы воевать с терроризмом во Франции без приглашения ее правительства? Страны мира должны руководствоваться международными законами, а не намерениями. Недостаточно, чтобы было лишь желание бороться с терроризмом, есть международные нормы в отношении борьбы с терроризмом. Конечно, если в этом случае преследуются добрые намерения. Но мы в такие добрые намерения не верим. Почему не поддерживали сирийское правительство, когда оно боролось против ДАИШ? И почему французское правительство борется с ДАИШ, но поддерживает «Джебхат Ан-Нусру», ведь все они – террористы?
Вопрос 3:
Может быть, вы имеете в виду период, когда президентом республики был Олланд, а министр иностранных дел Фабиус заявил, что вы не имеете права на жизнь? Какова ситуация сегодня, с Эмманюэлем Макроном? Вы почувствовали, что позиции Франции изменились?
Президент:
Формально – да, но когда там сохраняется оккупация, то это одна из форм терроризма. Необходимо осознать эту истину и говорить об изменении сущности, а не формы. Нас волнуют не заявления, а действия «на земле».
Вопрос 4:
Каких изменений вы ожидаете?
Президент:
Просто-напросто вернуться к международным законам. Мы от французского правительства ничего не требуем, даже поддержки – ни политической, ни экономической, ни в сфере безопасности. Мы в нем не нуждается, мы сами можем решать свои дела в Сирии. Но мы хотим, чтобы они вернулись к системе международного права, которой в настоящее время не существует, в мире царит хаос. Мы не хотим от них поддержки президента, нас этот вопрос не касается и не волнует, назовут ли его хорошим или плохим. Это также внутрисирийский вопрос. Единственное, чего мы требуем, – прекратить поддержку всего, что способствует усилению кровопролития, убийств и страданий в Сирии.
Вопрос 5:
Франция столкнулась с настоящей проблемой, это касается находящихся в Сирии джихадистов. Есть ли в ваших тюрьмах джихадисты?
Президент:
Независимо от их национальности, необходимо обратиться к компетентным органам, у которых есть статистические данные. Во всяком случае, если такие и имеются, они подпадают под действие сирийского законодательства.
Журналист:
Но вы же должны знать, есть ли в ваших тюрьмах французы?
Президент:
У меня таких данных нет. Для нас террорист – это террорист, будь он француз или сириец.
Вопрос 6:
Если вы подпишете с «Силами самообороны» /YPG/ соглашение, войдет армия и к вам вернутся все эти территории, то там вы найдете тюрьмы, а в них – 400 французских джихадистов. Что вы с ними сделаете?
Президент:
Каждый террорист в районах, находящихся под контролем сирийского правительства, подпадает под действие законодательства САР. Сирийский закон в отношении терроризма ясен: у нас есть специальные суды, которые рассматривают дела, имеющие отношение к терроризму. Значит, они предстанут перед правосудием.
Журналист:
То есть, вы не намерены вернуть их в Европу, как это сделал Реджеп Тайип Эрдоган, например?
Президент:
Эрдоган пытается шантажировать Европу. Тот, кто себя уважает, так не говорит. Есть институты, есть закон. Вопрос о высылке в другую страну террориста или любого осужденного решается на основании двусторонних межгосударственных соглашений, а выпустить человека из тюрьмы, зная, что он террорист, и отправить в другую страну убивать мирных граждан – это аморально.
Вопрос 7:
Вернемся к вопросу нынешнего конфликта. Восемь лет войны, страна разрушена, в руинах целые города, половина населения – перемещенные лица или беженцы, сотни тысяч убитых. Признаете ли вы, что без поддержки россиян или иранцев были не в силах победить в этом конфликте, в этой войне?
Президент:
Война жестока и тяжела, а мы – не великая держава. Мы противостояли сильнейшим и богатейшим странам мира. Несомненно, поддержка друзей сократила потери и помогла вернуть территории. Но вопрос, могла бы Сирия расколоться или прийти к полному краху, сегодня гипотетический. Иногда трудно предсказать итоги теннисного матча, в котором участвуют лишь два игрока, а как быть, если речь идет о десятках игроков и сотнях тысяч боевиков?
Вопрос 8:
В течение этой войны приходила ли к вам хоть на мгновение мысль о том, чтобы покинуть страну или отправиться в изгнание?
Президент:
По правде говоря, я не думал об этом по одной простой причине: такого варианта передо мной не стояло. Этот вопрос поднимался исключительно западными ответственными лицами, а для меня он не существовал и реально меня не затрагивает. Для меня такой вариант невозможен. Исключение – если бы он исходил от сирийского народа. Когда я говорю «сирийский народ», то имею в виду большинство, а не террористическое меньшинство, не меньшинство, политически созданное иностранными разведками, не меньшинство, которое вышло на демонстрации, потому что за это заплатил Катар. Большинством этот вопрос не поднимался, поэтому я остался.
Вопрос 9:
Однако в военном плане в 2013 году «Джебхат Ан-Нусра» была в нескольких километрах от вашей резиденции, дошла до квартала Аль-Аббассиин, до площади Аль-Аббассиин.
Президент:
Верно, на протяжении нескольких лет Дамаск оставался в окружении, иногда полностью, иногда частично, снаряды падали на нас ежедневно. Это само по себе еще больше мотивировало меня остаться и защищать свою страну, а не бежать. Я выполняю свой конституционный долг, защищая народ от терроризма.
Вопрос 10:
Поговорим немного о восстановлении. Говорят, что процесс восстановления обойдется в 300-400 млрд долларов. Есть ли у вас план по выводу народа из этого тупика, несмотря на блокаду и навязанные вам санкции, которые на самом деле вредят народу и увеличивают его страдания?
Президент:
Это правда. Но, несмотря на это, в ряде отраслей промышленности наблюдается рост, а не наоборот. К примеру, расширился фармацевтический сектор. Что касается восстановления разрушенного, то вы можете поехать в Алеппо, который очень пострадал от действий террористов, и увидите, что с каждым годом там многое меняется. В восстановлении участвуют как государство, так и сами граждане.
Журналист:
Однако сирийская лира сейчас в наихудшем состоянии, ее курс очень низок, а вам необходимы иностранные инвестиции. Например, хотят ли инвестировать Китай и другие страны?
Президент:
В последнее время, на протяжении последних шести месяцев к нам обращаются иностранные компании с целью инвестирования в Сирию. Конечно, процесс инвестирования извне в таких условиях останется медленным, но существуют способы обойти эти санкции. Мы в координации с этими компаниями начали поиски путей, и в ближайшее время они приступят к инвестированию. Тем не менее, это не означает, что процесс инвестирования и восстановления будет быстрым. Я реалист.
Журналист:
Сколько лет это займет, по вашим оценкам?
Президент:
Это зависит от того, сколько лет и в каком виде продлится блокада, зависит также от возвращения сирийцев из-за границы. Сегодня они возвращаются, но тоже постепенно. Таким образом, дать ответ на данный вопрос трудно, процесс займет несколько лет.
Вопрос 11:
Сколько сирийцев вернулось в Сирию?
Президент:
Более миллиона сирийцев менее чем за год. Сейчас этот процесс ускоряется, особенно после освобождения Дамаска, Южного региона и прилегающих районов. Естественно, частично процесс возвращения связан с восстановлением инфраструктуры и других служб – электроснабжения, школ, больниц. К сожалению, эти три отрасли более всего затронуты блокадой. В то же время Запад оказывает на беженцев давление, чтобы те не возвращались в Сирию, потому что использует этот гуманитарный вопрос как способ достижения собственных целей.
Вопрос 12:
Многие из этих беженцев уехали, потому что выступали против вас в оппозиции и очень пострадали от армии. Как можно привлечь их к возвращению, стимулировать это? Например, будет ли для них всеобщая амнистия?
Президент:
Большая часть из них поддерживает государство, а не наоборот. Свидетельство тому – президентские выборы в 2014 году, в которых они участвовали и голосовали за президента. Большинство эмигрировало из-за самой войны и ее экономических последствий. Таким образом, что касается возвращения, то проблемы не существует: эти люди вернутся без амнистии, естественным путем. Часть из тех, кто также возвращается, – это оппозиционеры, против которых не ведется никакого судебного разбирательства, потому что они не нарушили закон. Что касается того, что они оппозиционно настроены против меня, то оппозиционеры есть и в самой Сирии. Это не проблема, мы с ними постоянно ведем диалог. А что касается амнистии, то такой указ мы принимали не раз, последний – несколько месяцев назад, потому что некоторые опасаются вернуться без амнистии, хотя задерживают только тех, кто носил оружие, но и тех мы амнистируем.
Вопрос 13:
В прошлом году, когда пала Гута, я туда поехал и встретился с некоторыми молодыми мятежниками, которые носили оружие. Сирийские офицеры призывали их бросить оружие и обещали не навредить. Их ответ был таков: «Вы хотите, чтобы мы сдали оружие, чтобы присоединиться к армии, а мы этого не хотим». Они поехали в Идлеб. Какова ваша позиция?
Президент:
Если говорить о фактах, то часть из тех, кто поехал в Идлеб, оставили у нас свои семьи, о которых мы как государство заботимся. Это означает, что они не боятся. Иначе как бы они оставили свои семьи? Это с одной стороны. С другой, среди боевиков есть такие, которые поехали в Идлеб, но затем вернулись, попросили – и мы разрешили им вернуться, они были амнистированы. А ведь большинству из них говорили, что государство, армия их убьют. Конечно, они же были изолированы от государства на протяжении семи лет. Но когда армия вошла в Гуту, там наладилась мирная жизнь, люди живут нормально. Мы должны понимать, что часть из них воевала не потому, что экстремисты, а потому, что у них не было другого выбора – или примкнуть к террористам, или быть убитыми. Такие постепенно возвращаются к нам после того, как убеждаются в безопасности.
Вопрос 14:
Сегодня от множества протестных демонстраций страдает Иран, а также Ливан и Ирак. Все участники акций отстаивают достоинство и то, чтобы в их странах ресурсы не концентрировались в руках малой группы людей. Разве не с такими же настроениями выходили на демонстрации в начале кризиса в Сирии?
Президент:
Если говорить об общих заголовках, которые там выдвигаются, таких как достоинство, свобода и другие, то, возможно, они представляют собой лишь красивые маски, за которыми скрывается уродство. Приведу несколько примеров. Буш под лозунгом «демократии» убил 1,5 млн иракцев, Саркози под лозунгом «свободы ливийскому народу» участвовал в убийстве сотен тысяч ливийцев, а сегодня нарушают международное право Франция, Великобритания и США под лозунгом поддержки курдов, которые являются неотъемлемой частью сирийского народа. В Сирии в 2011 году также выдвигались лозунги достоинства и свободы, их использовали для убийства полицейских и гражданских лиц, разрушения общественного имущества. Таким образом, мы должны обращать внимание не на лозунги, а на реальные факты и на то, что тогда происходило.
Журналист:
Но в начале было народное восстание и правомерные требования, тогда еще не было «Аль-Каиды». Почему с самого начала применяли насилие?
Президент:
Позвольте привести цифры. Самое большое число людей, выходивших в Сирии на демонстрации, – 170 тысяч человек. Предположим, это не очень точно, и умножим в несколько раз, чтобы число участников акций приблизилось к миллиону. В Сирии проживало более 23 млн человек. То есть, количество людей, выходивших в Сирии на демонстрации, ни о чем не говорит, по размеру это не было народным восстанием. Во-вторых, народное восстание не может оплачиваться катарскими деньгами за выход людей на акции. В-третьих, я и правительство не смогли быть продержаться 9 лет наперекор народному восстанию. Доказательство тому – когда Запад пытался удержать шаха Ирана, тот не смог остаться, несмотря на всю западную поддержку. Это означает, что термин ошибочен или, во всяком случае, нереален.
Вопрос 15:
В начале войны в 2011 году вы выпустили заключенных из тюрьмы Седнайя. Вас обвиняли в том, что это было сделано, чтобы привнести в ряды оппозиции яд джихадизма. Как вы ответите на это?
Президент:
Каждые несколько лет в Сирии проводится амнистия заключенных, это правило существовало еще до войны. Когда объявляется амнистия, то определяются категории преступлений, которые под нее не подпадают, например, шпионаж или случаи, связанные с наркотиками, и т.д. Но у нас в законе нет категории под названием «экстремизм», амнистия охватывает всех. Но именно в 2011 году были случаи, когда люди вышли, потому что истек срок заключения, а не по амнистии. Что бы мы выиграли, если бы выпустили экстремистов или террористов, чтобы они убивали сирийскую армию или мирных жителей?! На Западе говорили, что мы сделали это, чтобы демонизировать мирные демонстрации, но на самом деле они сами себя демонизировали, потому что выкладывали видеоролики (они имеются в интернете), когда с первых недель убивали полицейских, нападали и резали мирных жителей. Это на самом деле так и происходило в отношении освобождения заключенных.
Вопрос 16:
Я только что упоминал Седнайю, у вас есть и другие центры заключения и тюрьмы. Моя коллега Манон Луазо опубликовала документальные фильмы о случаях изнасилований в ваших тюрьмах. Что вы скажете по этому поводу?
Президент:
Существует разница, когда говорят о проводимой политике и об отдельных ошибках. Сексуальные домогательства или изнасилования в сирийском обществе не распространены, но если такие случаи происходят, то закон за это наказывает. Это отдельные инциденты.
Если же это политика, проводимая где-либо в мире, мы ее осуждаем, потому что это аморально и не в интересах стабильности в Сирии. Невозможно говорить о стабильности и спокойных отношениях между гражданами, когда имеют место пытки, убийства или любые другие формы насилия.
Журналист:
Эти документальные фильмы были сняты с сирийскими свидетелями, эти события происходили с ними самими. Они не говорили об этом в своем окружении, потому что им было стыдно. Но они – очевидцы, которые сами пострадали от таких действий.
Президент:
Это не так. Вы говорите об интерпретации. Интерпретация – это одно, а документация – другое. Все, что было выдвинуто, бездоказательно. Эти съемки не были проверены, а свидетели – опрошены; их лица были заретушированы. В большинстве случаев эти репортажи финансировал Катар. Для принятия таких отчетов требуется профессиональное расследование. Логично, что мы не заинтересованы в таких действиях – если они и существуют, и если мы отложим в сторону этику, я сейчас говорю об интересе.
Это противоречит нашим интересам, так зачем нам это делать?! Чего мы достигнем с помощью пыток, какого результата?! Мести?! Если вы попадете в районы, находившиеся под контролем оппозиции и вернувшиеся к государству, то увидите противоположное. Мы не шизофреники, чтобы в одном месте быть терпимыми, а в другом пытать людей. Это всего лишь политические измышления.
Журналист:
Возвращаюсь к этому, чтобы подтвердить: то есть, по этому пункту есть доказательства. Но эти свидетели не финансировались Катаром, этих свидетелей можно найти в лагерях беженцев в Турции и Иордании. Они пострадали, а тот, кто брал у них эти показания, очень надежный журналист.
Президент:
Нет уверенности в этих вопросах. Есть механизмы, есть задокументированная информация, а не просто слова. Кто проверял, рассказали ли свидетели правду? Кто уточнял, что эти свидетели действительно пострадали? Я могу обсуждать это с вами, когда передо мною факты, но не могу обсуждать слухи или интерпретации. Когда есть факты, тот, кто допустил какую-либо ошибку, будет наказан по сирийским законам. Это естественно.
Вопрос 17:
Дональд Трамп упомянул Сирию, поблагодарив за помощь в ликвидации Абу Бакра Аль-Багдади. Вы передавали американцам какую-либо информацию, знали о местонахождении Аль-Багдади?
Президент:
Я всегда смеюсь, когда поднимают этот вопрос, потому что следует задавать более значимый вопрос: был ли Аль-Багдади убит вообще? Происходил ли на самом деле этот «потрясающий спектакль», разыгранный американцами?
Журналист:
Но ведь ДАИШ это признал!
Президент:
Да, конечно. Но ДАИШ – это американский продукт, ДАИШ – часть спектакля. Они научили Аль-Багдади актерскому мастерству, когда тот находился в американских тюрьмах в Ираке. Поэтому я называю это большим спектаклем, произошло ли это в действительности или нет – мы не знаем. Но это не значит, что он не был убит, а если был убит, то не потому, что он террорист. В их силах было ударить по ДАИШ, когда те перевозили нефть из Сирии в Ирак, но они этого не сделали. Когда в Дейр-эз-Зоре ДАИШ атаковала Сирийскую армию, американцы ударили по ней, а не по ДАИШ. Поэтому – нет, мы ни в чем не сотрудничали с американцами. Невозможно сотрудничать в борьбе с терроризмом с теми, кто его поддерживает.
Журналист:
Тогда почему же Трамп поблагодарил?
Президент:
Это одна из шуток Трампа. Всего лишь шутка.
Вопрос 18:
Во время нашей предыдущей встречи вы уверяли меня, что Сирийская армия никогда не использовала химического оружия в Гуте, но потом был случай с Хан-Шейхуном, затем с Думой… Почему накапливаются доказательства использования Сирийской армией химического оружия?
Президент:
Нет, до сих пор не существует ни единого доказательства. Использование такого оружия повлекло бы сотни и даже тысячи жертв. Такого не произошло. А причина этого накопления, во-первых, кроется в том, что Сирийская армия наступала в борьбе с террористами, поэтому нужно было найти повод, чтобы по ней ударить, что и случилось. Эта интерпретация использовалась в двух случаях: когда мы добивались большого прогресса, и нужно было нас остановить, то есть как угроза, или когда мы готовились к крупной операции, и таким образом нам угрожали до ее начала. Во-вторых, если мы успешно продвигаемся, то зачем нам химическое оружие? Вот в чем вопрос. Самый важный момент заключается в том, что в каждом месте, куда мы входим, есть мирные граждане, и их жизнь возвращается в нормальное русло. Как бы они там оставались, если бы мы применили химическое оружие?! На самом деле в этом вопросе ложь в западных СМИ и политике не имеет границ.
Журналист:
Спасибо.
Н.К./М.К.
